Дымок он учуял издали – собственно, даже не дымок, горячее дуновение, донесшее смешанный запах горелых смолистых сучьев и жареного мяса. В первый момент рот непроизвольно наполнился слюной: они все это время жили на концентратах и сублиматах, пусть чертовски питательных, Мазур предпочитал не отвлекаться на охоту.
Джен остановилась – тоже учуяла. Они переглянулись.
– Будем обходить? – спросила Джен.
– Погоди, – процедил он. – Надо же посмотреть, кто это тут пикник устроил, чтобы не оставлять за спиной неизвестно кого…
– Может, сторожа?
– Вряд ли, – мотнул он головой. – Обогнали нас и устроились перекусить? Они бы по следу шли. Двое суток уже не беспокоят…
Они двинулись вперед. Мазур тихо приказал:
– Ты руками особенно не размахивай, держи ближе к телу – в лесу в первую очередь горизонтальное шевеление в глаза бросается…
Тихонько перешли вброд узенький неглубокий ручей и пошли по отлогому склону, в густом кедраче. Направление Мазур выбрал верно – приятный запашок усиливался, распространяясь с легоньким ветерком.
– Птица, точно, – прошептал он. – Она в эту пору упитанная…
– Тс!
– Ага, сам вижу…
Далеко впереди меж деревьев мелькнуло ярко-алое пятно. И еще одно. Потом пятна замерли, больше не перемещались.
Мазур нагнулся к ее уху:
– Схоронись за тем кустиком и притворись пеньком. Я один пойду. Если что, свистну, подойдешь. Ни слова не говори, сиди с умным видом, но спину мне держи…
– А вдруг…
– Если «вдруг» – буду один справляться, – отрезал он. – Ну, живо скройся!
Сделал два шага вперед, оглянулся и, не увидев ее за кустами, уверенно стал красться к неподвижным алым пятнам, от ствола к стволу, бесшумными перебежками, напоминавшими плавные балетные движения. Отклонился с курса, взяв левее, – чтобы подойти со стороны громадного поваленного ствола, замшелого, даже на вид трухлявого. Идеальное укрытие.
Опустился за ствол так, чтобы меж ним и сидящими вокруг костерка – кое в чем разбираются, развели из сухих сучьев, практически не дающих дыма, – был не только ствол, но и густые заросли краснотала.
Их было четверо – все в ярко-красных, чертовски мешковатых костюмах с капюшонами, предназначенных, надо думать, для людей гораздо более основательной комплекции. Костюмы крайне похожи на рыбацкие непромокаемые робы, неуместные в самом сердце континента, посреди тайги. Один поворачивает на импровизированном вертеле из длинного сучка и двух рогулек какую-то большую птицу, то ли глухаря, то ли тетерева, ощипанную кое-как, наспех, еще двое следят за ним так жадно, что с первого взгляда видно: голодны до крайности. Четвертый сидит чуть поодаль, время от времени озирается, держит на коленях «Калашников» образца 1947 года, давно замененный в самых отдаленных гарнизонах более современными моделями. Уверенно держит, видно, что привык обращаться с этой штукой. Он тоже то и дело косится на дичину – а та уже почти готова, вон как жареным тянет…
Глядя на их охваченные голодным азартом лица, Мазур поневоле сглотнул бесшумно слюну. Что интересно, все четверо были азиатами – раскосые глаза, густые черные волосы, суть желтоватые лица. Но – не местные. Не эвенки, уж за это-то Мазур мог поручиться. Сагайцы? Хакасы? Якуты?
Тянулись минуты, а четверка сидела на прежнем месте и в прежних позах, никого больше не появилось. Что за черт? Если не считать птицы на вертеле и автомата, при них не было ничего. Вообще ничего. Ни ружей, ни рюкзаков, ни даже шапок. Полнейшее отсутствие всех и всяческих вещей, изголодавшиеся лица… Либо заблудившиеся туристы, либо сорвавшиеся в побег заключенные. Второе вероятнее – туристы в тайгу автоматы не берут, да и браконьерам они ни к чему… Нет, оставлять эту компанию в тылу решительно не годится. Куртки распахнуты – татуировок на груди ни у кого не видно. На руках – тоже. Но это еще ни о чем не говорит.
Джен, должно быть, изнервничалась, пора кончать…
Мазур уже хотел отползти, но тут вдруг задумался: а почему костюмы красные? С каких это пор таким манером наряжают зэков? Да ну, не растекайся фантазией по древу, одернул он себя, – две «Заимки», подобные Прохоровой, в одном месте ну никак не могут оказаться… Против теории вероятности.
Но делать нечего – надо поболтать… Он бесшумно обогнул по дуге странную компанию, пожиравшую глазами аппетитную птичку, на корточках преодолел последние метры – и выскочил из-за дерева за спиной типа с автоматом, рыкнул:
– Всем сидеть! Руки!
Часовой вскочил – но Мазур без труда выбил у него автомат ногой, вторым ударом подшиб под коленную чашечку, третьим отправил в горизонтальное положение. Бил щадяще, вполсилы. Те трое и не шелохнулись – сбились в кучку, сидя на корточках, прижавшись друг к другу, вжав головы в плечи и подняв руки. Теперь Мазур рассмотрел, что все они худые до крайности, можно изучать анатомию по четко обрисовавшимся ребрам и ключицам.
Переместился влево, держа их под прицелом, быстрым взглядом оглянулся по сторонам. Никого. Тишина и благолепие. Стоя на безопасной дистанции, поднял обшарпанный автомат, отсоединил магазин и большим пальцем выщелкнул патроны в свою шапочку. Дернул затвор, присовокупил выскочивший патрон к остальным. Всего набралось одиннадцать.
Лежащий уставился на него с такой ненавистью, что Мазур для пущей надежности отступил еще на шаг. Полная противоположность тем трем – они взирают с грустной покорностью судьбе, пресловутым азиатским фатализмом… Сунув два пальца в рот, Мазур громко свистнул. И, глядя на лежащего, спросил спокойно: